Кувырков - Страница 5

К оглавлению

– Где? Здесь, что ли, о приехавших?

– Точно так, ваше превосходительство!

– М-м-м-м-м-м-м, – и начальник, дочитав до конца список особам, приехавшим в столицу, спросил: – Что же тут такое?

– Как, ваше превосходительство! Сами не изволите видеть, замечать не изволите?

– Да я спрашиваю вас, что же тут такое замечать?

– Помилуйте, ваше превосходительство, просто в глаза бросается.

– Да что?

– О! Ваше превосходительство, да вы взгляните!

Кувырков указал пальцем на строки и начал читать: «Жеребцов приехал из Харькова, Кобылина из Тамбова, и обои (обои, ваше превосходительство, вместе) остановились на Конюшенной». Как же это можно, ваше превосходительство, публично такой скандал сделать и еще разглашать его, ваше превосходительство, посредством печати. Ведь это на иностранные языки могут перевести, ваше превосходительство, и в каком виде тогда нас это европейским державам представит? Что же мы лошади, в самом деле, что ли? Все-то мы разве лошади, ваше превосходительство? Разве ваше превосходительство лошадьми изволите править, а не нацией? Лошадьми, ваше превосходительство, кучера правят, а у нас есть начальство, у нас есть просвещенное начальство, благонамеренное, ваше превосходительство, начальство, которое… которое я… которое всякий обязан чтить… которое в Европе каждого человека знают!

Алексей Кирилович все это говорил с задушевным чувством, и к концу речи глаза его заблестели алмазною слезою.

– Благодарю вас, благодарю за вашу искреннюю любовь к начальству, которую я читаю в вашем сердце.

– Ваше превосходительство, позвольте, – перебил Кувырков. – Вы изволите благодарить, но за что же, когда это, можно сказать, долг и природа! Кого же еще и любить!

– Что-с?

– Я говорю, кого же еще, ваше превосходительство, любить, если не начальство.

– Да, – пропустил сквозь зубы начальник, не разделявший мыслей Кувыркова по отношению к тем, кто его выше, – да; но тут я, собственно говоря, могу сказать, ничего дурного не вижу.

– В чем это, ваше превосходительство?

– Да в статье, которую вы показываете, – отвечал начальник нервично.

– Помилуйте, ваше превосходительство, как же ничего дурного? Ведь это за три дня перед революцией разве можно позволить! Жеребцов будет публично стоять с Кобылиной в Конюшенной, и это в газету записано, и ничего дурного?

– Да ведь это фамилии такие. Что же делать, если есть такие фамилии. Теперь это уж поздно переделывать.

– Пусть по крайней мере они порознь стоят, ваше превосходительство! Пусть в разных улицах станут. Ведь есть Кирочная, Фурштадская, – мало ли где можно стоять. Там ничего и с лошадиной фамилией. Пусть, ваше превосходительство, их разгонят.

– Это же на каком основании?

– А они на каком основании вместе стали?

– В наш век у нас всякий может себе нанять квартиру в любой улице, и никто ему не смеет препятствовать. Это уж так в наш век.

– Да помилуйте, ваше превосходительство, ведь это же безобразно.

Начальник пожал плечами и сказал:

– А черт их возьми: мало ли что у нас безобразно, но что прикажете делать, когда все уж так идет! Но, впрочем, я вам сказал, что в этом собственно деле я большого вреда не вижу. Ведь вон Севрюгин у Рыбного остановился, а Судейкина в Подьяческой, что ж, и их выгонять?

– Это все не то, ваше превосходительство, а тут ведь просто Содом и Гоморра. Среди белого дня в Петербурге, в просвещенной столице… Ведь это же, ваше превосходительство, самим Петром Первым сказано, что это окно в Европу, и теперь для какого-нибудь русского направления в окне-то, как в магазине на выставке, будут Жеребцов с Кобылиной… Помилуйте, ваше превосходительство!.. Чего же-нибудь стоит нам отечество, чтобы позволять обращать его в такую конюшню! Мы от него хлеб, наконец, едим!.. Позвольте, я записочку составлю! – умолял Алексей Кирилович.

– Да о чем-с, не для кого и не для чего… Ее никто читать не станет.

– Ка…а…к?

– Я вам сказал, что это дело самое естественное.

– Жеребцову-то стоять с Кобылиной в Конюшенной в самом окне в Европу?

– Ну да. Конюшенная, Коровинная, черт, дьявол – это все равно. Извините, я сегодня присутствую и должен одеваться, – сказал начальник, выведенный несносно из терпения.

– Ваше превосходительство!

– Ну-с?

– По крайней мере согласитесь, я пойду в Конюшенную: я удостоверюсь самолично, там ли они? Не ложь ли это еще, не напрасная ли тревога?

– Ах! Это уж скучно. Я вам сказал, что это пустяки, пустяки и пустяки! Что тут с Жеребцовым и Кобылиной, когда нас всех… нас всех… обращают… в каких-то лошадей…

– Ваше превосходительство! ваше превосходительство! Что вы изволите говорить, – воскликнул в ужасе Кувырков и, скрестив в ужасе на груди руки свои, задрожал.

– Говорю то, что делается: это не государство, которое умело бы подражать Европе; это не общество, а это… это табун… это дикий киргизский табун, который несется туда… к черту в зубы, на восток… к дьяволу… и… и… и хочет всем ржать про свое русское василетемновское направление. И пусть его… пусть… пусть его заберет черт.

– Удержать! – прошептал Кувырков.

– Э, да! Как раз вовремя… Смотрят, смотрят-с, сударь, в оба и держат… За хвост держат, а на спине-то уж… черт едет… Аксаковы, Катковы, черти, дьяволы… русское направление… ги-ги, га-га, тпфу, ги-ги-хррр.

– Но я не хочу, чтобы на мне ездило… русское направление… Я хочу, чтобы… ваше превосходительство…

– Да вот так вас станут спрашивать, хотите или не хотите: оно село, оно сидит… Что вы про неприличия, что там про нигилистов, все это вздор: я сам, если на то пошло, буду нигилист… А мы все лошади, и все это ги-ги-ги, ги-ги-ги, и будьте здоровы, – и начальник с этим неожиданно завертелся, загоготал, необыкновенно верно подражая лошадиному гоготу, и скрылся за дверью.